В селе Пустынь Пензенской области, как и во всех селах, мужиков не было. Только женщины, девчата, дети и престарелые.
Собрали девчат шестнадцати-семнадцати лет, которые покрепче, и послали учиться в соседнее село Покровская Арчада. Недолго они учились. Зимой пошли на курсы. Весной пахали. Еще до пахоты готовили свой СТЗ. С металлическими колесами на шипах, без кабины, без стартеров и пускачей, они и новые требовали ухода и силы не женской. Да ведь война.
Надо родину-то кормить. Вот они, трактористки войны: Настя Быличкина, Ксения Баулина, Вера Полунина, Мария Попова.
Анастасия Григорьевна Быличкина:
— Работала я на тракторе с весны сорок второго и до того, как войне замириться. Кавалер вернулся с войны живой. Родила троих, вырастила двоих. Муж работал комбайнером. Потом умер. Детям дали дорогу, теперь они на своих местах, а я с внучком.
— А у меня вот детей не было, — сказала Попова, — это сестры дочка. Я ее пестую. Ну, а об жизни той что вспомнишь. Тяжесть мы, как все, несли фронтовую. Ночевали в полях. Зерно сдавали — на семена не оставляли. Уж конечно, как мужики, мы поначалу не пахали. Умения не было. Опытности. Бывало разъехаться не могли, и виляли, и вкривь шли, а бригадир дядя Гриша Баулин — тот не кричал. Понимал — дети ведь. Только скажет: «Эх, девки, девки!»
Помню, первый раз выехали… Утром заморозок, а днем растопило солнце, и трактор в грязь ушел. Шел председатель дядя Тимоша Кирилин: «Что стоите, девчата?» — «Нужна нам помощь — бревно или вага, чтобы под трактор подложить». — «Идите за мной». Взяли мы втроем, понесли с Верой Полуниной вдвоем. Слабый здоровьем был дядя Тимоша. Идем мы под бревном к трактору и плачем в ручьи. И председатель плачет. А что поделаешь, ни работников других, ни машин. А хлеб нужен. Да и то сказать, как ни тяжело нам было, не стреляли по нас и изб наших не жгли.
Когда палец мне зимой на тракторе оторвало, я работать на нем какое-то время не могла, так скот гнала в другую область. Тогда и видела разбитые дома, танки разбитые, машины разбитые, трактора. Хаты без крыш и совсем сожженные… Снова на трактор села. Плуги были трехлемеховые, без автоматов, а сверху плуга — вага, бревно, и на него две бороны прикреплены. Поедешь пахать, ох, бревна эти поворочаешь, поплачешь — и опять.
А перетяжка… Хорошо в сухое время. Ложишься на спину под трактор и картер отымаешь. Отвертываешь болты, крышку тяжелую на колени и грудь, как одеяло. Сколько прокладок надо отнять? А валы коленчатые… Масло и в глаза, и в рот, и по лицу. Руки по локоть в пузырях. Керосином умывались, а руки землей оттирали. На кого похожи! А покрасоваться хотелось. Война-то — четыре года жизни, самых молодых.
Что ни день — в Пустыни вой от похоронок. Но мы духом не падали. Неделями с поля не уходили, а песни пели. На всех девчат один парень был — Иван Мишанин. Тракторист. Вроде инструктора. А потом и он ушел на фронт и погиб. А гармонисту нашему Ремонтову Владимиру было двенадцать годов.
А еще нарассказала Анастасия Григорьевна, как она, Настя Быличкина, чуть не погибла. Однажды порывом ветра ее платье забросило в магнето и стало наматывать на вал. Ее притянуло к горячему маслянистому мотору… Но бригадир успел выключить мотор, взял нож и полоснул по ткани. И стояла посреди поля девчонка, угловатая, белотелая, не чувствовала стыда за свою наготу. А вокруг нее стояли такие же молодые, красивые подруги и плакали. Отвернулся бригадир дядя Гриша, сказал: «С этого боку к трактору больше не подходить!»
Ксения Федоровна Баулина:
— Работала я трактористкой семь лет. У матери нас было трое, я — старшая. Сначала лес рубила, а потом села на трактор. Очень были плохие тогда трактора. Тяжелей любой работы ремонт был. Ремонтировали прямо на морозе. Пальцы примерзали к стылому металлу. Спасибо, бригадиры наши старенькие дядя Гриша Баулин и дядя Лева Красиков помогали нам, как за дочками ходили. А уж как пахать, как мы на тракторе, а кто-нибудь из них рядом идет и говорит, что правильно, а что нет. Но ведь не уследишь. А как заводили трактора! Надевали на рукоятку трубу, все на нее наваливались. Если в обратную сторону отдавало, все наземь валились. И смеялись и плакали.
Пахали и ночами. Хорошо, если луна. А то одна впереди с фонарем идет, а ты за ней едешь. И страшно ведь было. Уж и не знаешь, то ли ты в тракторе заснешь, или она с фонарем, сонная, упадет под трактор.
А еще волки кругом воют.
Мария Феофановна Попова:
— Работала я на комбайне «Ростсельмаш-Сталинец». Мне было шестнадцать лет. Сначала с братом Петром, а потом, как ему исполнилось восемнадцать и ушел в армию, — с братом Иваном. В семье нас было восемь, я старшая. Питание плохое. Тяжело было, страшно вспоминать. За семенами чуть не всей деревней ходили в Студенец. Даже дети несли свои мешочки. Вы вот спрашиваете, что мы вспоминаем о своей молодости. Я и не знаю, что сказать… Не удается ничего. Где же нам молодость вспомянуть? Нам ведь ее не досталось.
Вера Дмитриевна Полунина:
— Из всех моих подруг мне счастье вышло, хоть работали мы все одинаково. Может, здоровьем покрепче. У меня пятеро детей. Четверо комбайнеры, как их отец и дед. Видели, комбайн «Нива» у нашего дома стоит? Это отцов.
Трактор я очень любила, но от одной любви трактор не пойдет. Нужны были запасные части. Теперь механизаторы ждут, когда им их подвезут. А мы не ждали. Мешок за плечи — и в Пензу. Наложишь мешок поршней, цилиндров, радиаторов, шатунов, железяк всяких — и обратно. Верст двадцать пять от Студенца несешь два пуда, не меньше. Руки до земли опускаются, плечи обвиснут, а ни одной детали не бросишь. Каждый винтик, гаечку хранили. Уж казалось, всего натерпелись — и работали, как мужики, и спали в поле, в будке, вповалку. И не приласкал нас никто, ни с кем на лавочке не посидели, под липами не гуляли. Но все пережили. Выстояли. Победили.
Юрий Рост
